![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
Был такой город. Фрагмент. Клавдия Шальнева; 30-40-е
Семья Клавдии Шальневой. Сама она - девочка в белом платье в первом ряду.
Семья наша родом из села Большая Липовка Самарской или Саратовской (по-разному в разное время считалось) об¬ласти. Сейчас село затоплено, и об истории его мне лично ничего выдающегося не известно. разве что сестра старшая рассказывала, мол, в гражданскую войну проходила через нашу Липовку Чапаевская дивизия и, оставив взамен какую-то клячу, «в интересах рабочего класса и трудового кре¬стьянства» реквизировала нашего коня Рыжика. Но сама я этого не помню, мала была.
И голод, страшный поволжский голод тоже не помню. Знаю только, что отец мой, Прохор Лукьянович Алехин, решил, что надо спасать семью. И в 21-м году 27 человек — наша семья и семья сестры моей мамы, — увязав весь скарб в узлы, даже без предварительной разведки перебрались в Порт-Петровск, где на улицах росла шелковица — по-здеш¬нему тутовник — черная и белая, а в море было полным-полно рыбы. Напоминанием о той, другой, прежней жизни остался на долгие годы огромный медный самовар с медаля¬ми. В каждый праздник он, начищенный и растопленный, важно стоял на столе, за которым все умещались: и родные, и друзья, и соседи, и рабочие из артели отца со своими се¬мьями.
В Порт-Петровске семья наша сначала жила за железнодо¬рожным переездом, там, где консервные заводы. Мужчины устроились учениками бондарей, делали кадушки для сельди. Жили, как все, в бараке, где семейные отгораживались занавесками. А уже в 1927 году вступили в кооператив и получили комнаты в доме №30, на горке, на улице Маячная. Это был старый помещичий дом в полтора, если так можно сказать, этажа. Верхний этаж — с застекленной верандой, выходящей на краснофлотскую, нижний — полуподвальный. Воду из колонки приходилось носить в ведрах, а ступенек, кото¬рые сейчас с улицы Гаджиева ведут к 3-й школе, тогда еще не было. Зимой, конечно, нелегко было взбираться на горку с коромыслом на плечах. Снесли его уже, кажется, этот наш старый дом.
Странно, многие подробности память не сохранила, а имя, например, директора нашей 3-й школы я помню. Акулова ксения Васильевна ее звали, а мужа ее — Григо¬рий Петрович. то, что вам рассказывают о самодеятельности, которая в каждой шко¬ле была обязательно, — совершенная правда. Выступали везде, где только можно. Даже в тюрьме. Наша ксения Васильевна договаривалась с тамошним начальством, и мы, школьники, ходили в тюрьму с концертами. А чего бояться? Ведь не банди¬ты в то время там сидели, не убийцы, а все больше простые люди. кто за катушку ниток, кто за уголь, что насобирал на железной дороге. Ну, мы их и развлекали, как могли. Пели, ту же «картошку», например. Знаете? «Здравствуй, милая картошка-тошка-тошка, пионеров идеал…». Показывали гимнастические номера, выстраивая на сцене пирамиды, — да вы, наверное, в кино все это видели — и называли себя «синеблузниками».
А сами блузы и шаровары шила нам из крашеной бязи старшая моя сестра Дуся. Бязь и прочую мануфактуру покупала на Барятинской улице, ны¬нешней Буйнакского. На месте гостиницы «Дагестан» стояли лабазы с тяжелыми замками. А чуть ближе к вокзалу, там, где сейчас галантерея, был торгсин. то есть купить что-нибудь можно было только за валюту. Брат мой Федор в 18 лет нанялся матросом на пароход «туркестан». Ходили они то ли в Иран, то ли еще куда, но в 33-м году из очередного плаванья он вернулся с «купоном» (так валюту в те годы все называли) и в этом магазине купил себе шерстяной свитер, маме — платок, а мне от¬рез на платье.
Я хочу про клубы рассказать. Их в городе множество было. И в каждом — обя¬зательно духовой оркестр. клуб строителей напротив нынешней гостиницы «Ле¬нинград» располагался (кстати, в 40-е там устроили аэроклуб, готовили летчиков, и в этом клубе занимался будущий Герой Советского Союза Алексей Ситковский). В конце краснофлотской, тогда она еще звалась Соборная, у самого выхода на пло¬щадь — клуб моряков. На Дахадаева — клуб шоферов. клуб рыбников и сейчас еще стоит на улице Пушкина. На 26 Бакинских комиссаров, тогда она звалась улица Бур¬ная, был клуб строителей, который потом стал зваться клуб Ногина. клуб железно¬дорожников — в Первой Махачкале.
Город в годы моего детства был маленький, казалось, все друг друга знают. если человека во второй раз на улице встретишь — уже здороваешься. Ну а пионеры в обязательном порядке салютовали друг другу при встрече. «Будь готов!» — «Всегда готов!». очень красиво на праздники было. такие устраивались шествия! Собира¬лись там, где сейчас «Ленинград», и шли колоннами к площади. Впереди, как по¬ложено, — горнисты и барабанщики, а за ними остальные пионеры, все, разумеется, в красных галстуках. И у каждого в руке факел, то есть к оструганной палочке при¬матывали банку из-под рыбных консервов, наливали в нее смолу и поджигали.
Спрашиваете, что ели? Да как все тогда. картошку, рыбу мама жарила на при¬мусе, в огромной сковородке, помню, по очереди мы, дети, крутили ручку крупо¬рушки — перемалывали пшеницу. Утром, часов в шесть, по дворам начинали ходить торговцы и протяжно кричали: «Мацони, мацони!» или «Сыра, сыра!», «сыр» то есть. А за лакомствами бегали на площадь, либо туда, где сейчас Анжи-базар. там стояли арбы, и за три копейки тебе насыпали шишек (не знаю, как они правильно называются) или груш в кулек, свернутый из грубой серой бумаги. Впрочем, теми же самыми фруктами и ягодами мы по выходным наедались вдоволь и совершенно бесплатно. Собирались всем двором и шли на склон тарки-тау.
Ну а на праздники, а они по очереди устраивались у всех отцовых артельщиков, к столу подавался «за¬лом» — это такая очень жирная, толстая селедка — и «четверть» вина из подвальчика на углу Маркова и 26 Бакинских комиссаров. Засиживались допоздна, песни пели под гармошку.
Город был совсем обжитой, не опасный. Даже шахсей-вахсей нас не пугал, хотя, говорят, мол, церемония не для слабонервных. На углу котрова и Леваневского, напротив нынешнего тубдиспансера, стоял дом, во дворе которого жил наш брат Афанасий с семьей. И мы туда постоянно бегали. Так вот, в этом же дворе жили персы, и в центре двора стоял невысокий помост. там обычно пили чай, а раз в год на этот помост входили люди и били себя цепями. Мы тогда тихонечко пробирались мимо них, чтобы не потревожить.
В квартире на втором этаже жил какой-то состоятельный господин, и на стене одной из комнат была нарисована очень красивая девушка. Вы меня не спрашивайте, что за краски, какая техника — не пом¬ню. Могу только сказать, что туда регулярно приходил человек на нее посмотреть. Был он со странностями, носил шинель, а на шинели масса медалек, значков разных. И вот он являлся, стучал в дверь и говорил хозяевам, что пришел поглядеть на «портрет своей невесты». Хозяева его впускали, он проходил в комнату, смотрел на стену, благодарил и уходил. Это был уже сложившийся ритуал.
Единственное место, куда мы побаивались ходить, был спуск от тюрьмы к морю. там, видимо, раньше было кладбище, и в этой горе мы натыкались на провалы или норы какие-то, а в них черепа, длинные пряди волос. А вот таборные цыгане спо¬койно разбивали там свои шатры. кстати, одна из этих таборных цыганок нагадала моей маме, что у нее будет еще один ребенок. Мама не поверила — я у них с отцом была одиннадцатая, — а зря. В 46 лет она родила двенадцатого ребенка, моего млад¬шего брата Петю.
На здешнем старом русском кладбище шесть «наших» могил. они расположены сразу за забором, в первых буквально рядах. там и папа мой лежит, и мама. Меня привезли в Порт-Петровск еще маленькую, четырехлетнюю. Я помню те времена, когда плюнуть на улице было стыдно, невозможно, а двери не запирались. Сейчас мне 93 года, и мой город очень, очень изменился.
Семья наша родом из села Большая Липовка Самарской или Саратовской (по-разному в разное время считалось) об¬ласти. Сейчас село затоплено, и об истории его мне лично ничего выдающегося не известно. разве что сестра старшая рассказывала, мол, в гражданскую войну проходила через нашу Липовку Чапаевская дивизия и, оставив взамен какую-то клячу, «в интересах рабочего класса и трудового кре¬стьянства» реквизировала нашего коня Рыжика. Но сама я этого не помню, мала была.
И голод, страшный поволжский голод тоже не помню. Знаю только, что отец мой, Прохор Лукьянович Алехин, решил, что надо спасать семью. И в 21-м году 27 человек — наша семья и семья сестры моей мамы, — увязав весь скарб в узлы, даже без предварительной разведки перебрались в Порт-Петровск, где на улицах росла шелковица — по-здеш¬нему тутовник — черная и белая, а в море было полным-полно рыбы. Напоминанием о той, другой, прежней жизни остался на долгие годы огромный медный самовар с медаля¬ми. В каждый праздник он, начищенный и растопленный, важно стоял на столе, за которым все умещались: и родные, и друзья, и соседи, и рабочие из артели отца со своими се¬мьями.
В Порт-Петровске семья наша сначала жила за железнодо¬рожным переездом, там, где консервные заводы. Мужчины устроились учениками бондарей, делали кадушки для сельди. Жили, как все, в бараке, где семейные отгораживались занавесками. А уже в 1927 году вступили в кооператив и получили комнаты в доме №30, на горке, на улице Маячная. Это был старый помещичий дом в полтора, если так можно сказать, этажа. Верхний этаж — с застекленной верандой, выходящей на краснофлотскую, нижний — полуподвальный. Воду из колонки приходилось носить в ведрах, а ступенек, кото¬рые сейчас с улицы Гаджиева ведут к 3-й школе, тогда еще не было. Зимой, конечно, нелегко было взбираться на горку с коромыслом на плечах. Снесли его уже, кажется, этот наш старый дом.
Странно, многие подробности память не сохранила, а имя, например, директора нашей 3-й школы я помню. Акулова ксения Васильевна ее звали, а мужа ее — Григо¬рий Петрович. то, что вам рассказывают о самодеятельности, которая в каждой шко¬ле была обязательно, — совершенная правда. Выступали везде, где только можно. Даже в тюрьме. Наша ксения Васильевна договаривалась с тамошним начальством, и мы, школьники, ходили в тюрьму с концертами. А чего бояться? Ведь не банди¬ты в то время там сидели, не убийцы, а все больше простые люди. кто за катушку ниток, кто за уголь, что насобирал на железной дороге. Ну, мы их и развлекали, как могли. Пели, ту же «картошку», например. Знаете? «Здравствуй, милая картошка-тошка-тошка, пионеров идеал…». Показывали гимнастические номера, выстраивая на сцене пирамиды, — да вы, наверное, в кино все это видели — и называли себя «синеблузниками».
А сами блузы и шаровары шила нам из крашеной бязи старшая моя сестра Дуся. Бязь и прочую мануфактуру покупала на Барятинской улице, ны¬нешней Буйнакского. На месте гостиницы «Дагестан» стояли лабазы с тяжелыми замками. А чуть ближе к вокзалу, там, где сейчас галантерея, был торгсин. то есть купить что-нибудь можно было только за валюту. Брат мой Федор в 18 лет нанялся матросом на пароход «туркестан». Ходили они то ли в Иран, то ли еще куда, но в 33-м году из очередного плаванья он вернулся с «купоном» (так валюту в те годы все называли) и в этом магазине купил себе шерстяной свитер, маме — платок, а мне от¬рез на платье.
Я хочу про клубы рассказать. Их в городе множество было. И в каждом — обя¬зательно духовой оркестр. клуб строителей напротив нынешней гостиницы «Ле¬нинград» располагался (кстати, в 40-е там устроили аэроклуб, готовили летчиков, и в этом клубе занимался будущий Герой Советского Союза Алексей Ситковский). В конце краснофлотской, тогда она еще звалась Соборная, у самого выхода на пло¬щадь — клуб моряков. На Дахадаева — клуб шоферов. клуб рыбников и сейчас еще стоит на улице Пушкина. На 26 Бакинских комиссаров, тогда она звалась улица Бур¬ная, был клуб строителей, который потом стал зваться клуб Ногина. клуб железно¬дорожников — в Первой Махачкале.
Город в годы моего детства был маленький, казалось, все друг друга знают. если человека во второй раз на улице встретишь — уже здороваешься. Ну а пионеры в обязательном порядке салютовали друг другу при встрече. «Будь готов!» — «Всегда готов!». очень красиво на праздники было. такие устраивались шествия! Собира¬лись там, где сейчас «Ленинград», и шли колоннами к площади. Впереди, как по¬ложено, — горнисты и барабанщики, а за ними остальные пионеры, все, разумеется, в красных галстуках. И у каждого в руке факел, то есть к оструганной палочке при¬матывали банку из-под рыбных консервов, наливали в нее смолу и поджигали.
Спрашиваете, что ели? Да как все тогда. картошку, рыбу мама жарила на при¬мусе, в огромной сковородке, помню, по очереди мы, дети, крутили ручку крупо¬рушки — перемалывали пшеницу. Утром, часов в шесть, по дворам начинали ходить торговцы и протяжно кричали: «Мацони, мацони!» или «Сыра, сыра!», «сыр» то есть. А за лакомствами бегали на площадь, либо туда, где сейчас Анжи-базар. там стояли арбы, и за три копейки тебе насыпали шишек (не знаю, как они правильно называются) или груш в кулек, свернутый из грубой серой бумаги. Впрочем, теми же самыми фруктами и ягодами мы по выходным наедались вдоволь и совершенно бесплатно. Собирались всем двором и шли на склон тарки-тау.
Ну а на праздники, а они по очереди устраивались у всех отцовых артельщиков, к столу подавался «за¬лом» — это такая очень жирная, толстая селедка — и «четверть» вина из подвальчика на углу Маркова и 26 Бакинских комиссаров. Засиживались допоздна, песни пели под гармошку.
Город был совсем обжитой, не опасный. Даже шахсей-вахсей нас не пугал, хотя, говорят, мол, церемония не для слабонервных. На углу котрова и Леваневского, напротив нынешнего тубдиспансера, стоял дом, во дворе которого жил наш брат Афанасий с семьей. И мы туда постоянно бегали. Так вот, в этом же дворе жили персы, и в центре двора стоял невысокий помост. там обычно пили чай, а раз в год на этот помост входили люди и били себя цепями. Мы тогда тихонечко пробирались мимо них, чтобы не потревожить.
В квартире на втором этаже жил какой-то состоятельный господин, и на стене одной из комнат была нарисована очень красивая девушка. Вы меня не спрашивайте, что за краски, какая техника — не пом¬ню. Могу только сказать, что туда регулярно приходил человек на нее посмотреть. Был он со странностями, носил шинель, а на шинели масса медалек, значков разных. И вот он являлся, стучал в дверь и говорил хозяевам, что пришел поглядеть на «портрет своей невесты». Хозяева его впускали, он проходил в комнату, смотрел на стену, благодарил и уходил. Это был уже сложившийся ритуал.
Единственное место, куда мы побаивались ходить, был спуск от тюрьмы к морю. там, видимо, раньше было кладбище, и в этой горе мы натыкались на провалы или норы какие-то, а в них черепа, длинные пряди волос. А вот таборные цыгане спо¬койно разбивали там свои шатры. кстати, одна из этих таборных цыганок нагадала моей маме, что у нее будет еще один ребенок. Мама не поверила — я у них с отцом была одиннадцатая, — а зря. В 46 лет она родила двенадцатого ребенка, моего млад¬шего брата Петю.
На здешнем старом русском кладбище шесть «наших» могил. они расположены сразу за забором, в первых буквально рядах. там и папа мой лежит, и мама. Меня привезли в Порт-Петровск еще маленькую, четырехлетнюю. Я помню те времена, когда плюнуть на улице было стыдно, невозможно, а двери не запирались. Сейчас мне 93 года, и мой город очень, очень изменился.