tushisvet

Миша и Клара Мун в Первухе (рядом приблудившаяся случайная девочка)


Наша семья – папа, мама, бабушка и мы с сестрой Кларой (младшие Таня и Люда родились уже здесь, в Махачкале) сняла две комнаты в полуподвале на улице Карьерной. Это была окраина Первухи. За ней начиналось озеро Вузовское, дальше - городское кладбище. Если смотреть в сторону города, то справа до Тарки-Тау тянулись пустыри. А слева, на горе Анжи-Арка, стояла зенитная батарея, дальше, как какой-то средневековый замок, возвышался сельхозинститут, за ним здание строительного техникума и опять пустыри почти до тюрьмы и вниз до железной дороги и моря.

До приезда в Махачкалу мы жили в тихой казачьей станице, где шла степенная, устоявшаяся веками, с крепкими казачьими традициями жизнь. Я в первом классе пристрастился к чтению и к приезду в Махачкалу «дурных привычек» не имел. Не курил, не ругался, был тихим и послушным. В первый же вечер местные ребята научили меня всему. Помню, во втором-третьем классах были призывы идти на войну с татарами. Но взрослые провели соответствующую работу и это быстро прекратилось. Кроме того помогла война с «известковыми» - пацанами, жившими в поселке при известковом заводе. Рассказывали о грандиозных баталиях и выдающихся героях этой неизвестной войны.

После уроков огромная толпа мальчишек, и русских, и нерусских, собиралась на склонах Анжи, где-то в районе остановки Новой и шла вниз. Навстречу поднималась такая же орда. Встретившись, начинали ругать друг друга, дразнить, обзывать. Дальше шла стрельба из рогаток, швыряние камней. Выплеснув энергию, расходились по домам. Так происходило каждую субботу до холодов. Эти походы сближали, боевое братство однополчан из Первухи!

Характерно, что война шла только осенью, после начала занятий в школе. Потом, после полного погружения в учебу было не до этого. Летом мы спокойно спускались с горы и через известковый поселок беспрепятственно шли к морю.
Пляж в Первухе тянулся от переезда возле магазина «Березка» до порта. Песок чистый мелкий, вода прозрачная. В 60-е годы загадили его. Сначала построили судостроительный завод, а потом.. Через Первуху протекала речка, которую называли «Воняй-река», так как она была загажена до невозможности. Речка, пройдя под железнодорожным мостом, впадала в море в районе порта. И вот кому-то пришла в голову мысль спрятать «Воняй-реку» в подземное бетонное русло и вывести ее исток прямо посреди пляжа. Теперь сверху, со склонов Анжи, видно, как в чистые морские воды вливается грязная черная вода «Воняйки».

С нашей остановки «Новая» вся Первуха была как на ладони, мало того, виден был даже бархан Сары-Кум, нефтяные вышки вдоль Буйнакского шоссе, город за озером. От «Новой» дорога довольно круто спускалась вниз к центру поселка, впоследствии ее выровняли, сделав спуск более пологим. А мы любили, догнав карабкающийся вверх, пыхтящий автобус, запрыгнуть на бампер и, проехав пару-тройку кварталов, соскочить на своей улице. А зимой улица Магомеда Гаджиева закрывалась для автомобильного движения и от сельхозинститута до самого низа (Казбекова, бывшая Кольцевая) народ катался на санках... Вот это была горка! Думаю, даже в Альпах не было такой! Самые крутые, а в Первухе все самые крутые! в кирзовых сапогах, разгонялись и неслись две остановки. Первухинский Брейгель.

Черт меня дернул шариться в архивах. Наткнулась на книжку грогремевшего и забытого уже юного табасаранского поэта Мурада Касимова, теперь сижу и не знаю, как дальше жить и позволено ли??))







Ну и любимое - про витруоза дубравы)

...Если бы человеку непосвященному сказали, что в этом невзрачном заведении в Городском саду бурлит своя, особая жизнь, что это своего рода клуб – он бы, наверное, покрутил пальцем у виска. Одноэтажное строение с деревянными стенами, выкрашенными серо-зеленой краской, как в паспортном столе или ЖЭКе, с большими окнами и 10-ю грязноватыми столиками выглядело довольно… убого. Но так вышло, что туда сходились в обеденный перерыв и журналисты из разных редакций, расположенных рядом на Пушкина, и чиновники из Наробраза, что напротив, и даже «люди с площади», комитетчики. Тут за одним столом сидели сторож из гороно Гасан Салтинский и Мигзар – младший брат крупного обкомовского работника.

Как-то я неправильно начал. Нужно было с Клары. Вообще-то смены в Чайхане было две. В одну выходили Патя – благожелательная немолодая аварка и Хачита – так мы называли ее помощницу за огромный рост, орлиный профиль и лицо сурового гуронского воина. А в другую – Клара и Соня. Соня даже во внимание не принималась, тихая старушка, как в мультиках рисуют. А вот Клара….Она цвела в этих убогих декорациях, как дивная роза. Все в Кларе было чересчур – ярко-рыжие, крашеные хной волосы, много пудры, много румян, громкий командный голос и красные сапоги. Ей бы быть хозяйкой портового кабака, глушить ром и одним ударом отправлять в нокаут буянов – а вот пришлось управляться с тонкими стаканами-армуды и с заварочными чайниками – большой чайник – 30 копеек, маленький – 20, плюс лимон, сахар… В общем, без размаха. Может, потому у Клары время от времени случались приступы плохого настроения, тогда могла и матюгом.. Но если хорошее расположение духа – чай заваривала, как никто.

В общем, Чайхана слыла опасным местом – там был рассадник, как вольнодумства, так и неизбежно следующего за ним стукачества. Иногда спорили так жарко, что к следующей встрече готовились, читали специальную литературу. Главными темами были имам Шамиль и сталинизм. Некоторые беседы из застольных перетекали и в периодику – так Саша Торба начал спор с Зубаиром Османовым в чайхане, а потом продолжил на страницах родного «Комсомольца Дагестана», предоставив слово и оппоненту. Как-то все это легковесно звучит, мол, говорильня, бездельники собирались, поэтому, забегая вперед, сообщу, что многие из «чайханщиков» стали очень удачливыми предпринимателями.

Ходили в чайхану удивительные люди. Например, Витя Бондарь, он как-то угодил под поезд, потерял руку, ногу, но был крутой программист. В 90-е за ним чеченцы настоящую охоту устроили, им хакер нужен был. Так он вышел из дома и уехал, в чем был. Леша Шмелев – половине универа дипломные писал. Замечательный рассказчик Тагир Гайдаров, он умел заурядную историю рассказать так, что все падали со смеху. Гена Пейсахов – он тогда был единственным на Северном Кавказе, кто закончил Ростовскую консерваторию по классу ударных, такой фанат барабанов был. Айдемир, который один из первых поднял «шамилевское знамя» и как-то явился в чайхану в папахе, после чего долго ходила шутка – мол, следующим шагом должен быть торжественный айдемиров въезд на коне. Дима Горбанев, Мирза Айдунбеков, Бахтияр Ахмедханов… Можно долго перечислять..

И уж без Мурада Тамадаева чайхана не была бы чайханой. О, он был широкий человек! Ходила байка, как они с приятелем по имени Сепа (прозвище образовалось от «сепаратизма», о котором Сепа любил порассуждать) отправились к девицам. Да-да, в то время тоже были такие места. Вошли. Впереди Мурад – здоровенный такой, из-за его спины выглядывает маленький Сепа, спрашивает – Сколько? А в кредит можно? А Мурад, узнав, что все удовольствие стоит всего 10 рублей, отчеканил – «Я не имею дела с дешевыми женщинами!» и протянул две четвертные. Другая история, связана с приездом в город актрисы Елены Цыплаковой – они с Тамадаевым оказались в одной компании, и Елена спросила насчет обрезания, мол, зачем?. Тамадаев пожал плечами и начал «Во-первых, это красиво…». Никакого «во-вторых» уже не понадобилось. Все рыдали!

Мурад умер несколько лет назад. От рака. И многих других уже нет. Нет и самой чайханы, на ее месте стоит ресторан Теремок. Мне часто приходилось слышать насмешки по поводу этой странной конструкции, но мало, кто знает, что автором проекта был Шапи Гусейнов, один из чайханщиков. И он, работая над проектом, мало думал об эстетике, а больше заботился о том, чтоб при постройке не было вырублено ни одно дерево из тех, что окружали нашу Чайхану.

Поскольку мне страшно лень писать - с одной стороны и страшно страшно всех вас потерять - с другой, я паразитирую на друзьях)

Этот текст Борька написал для газеты, в которой я тогда работала. Вернее, написал он намного больше, а я сюда только кусок выложу.
На фотографии тот самый Бергер с той самой Алисой))


В этом городе я женился, и через год у меня родилась дочь.

Про нее и будет мой рассказ. Про дочь Алису и про то, с чего начинается родина.

Я положил жену на сохранение в пятницу, 23 августа 1987 года, и пошел покупать ванночку для купания малютки. После недолгих размышлений я выбрал чугунную ванночку за 8 рублей, а не пластмассовую за 26, что позволило мне сэкономить 18 рублей и купить на них 10 бутылок красного сухого, чтобы обмыть ванночку и снять нервное напряжение перед родами. Ко мне на помощь пришел Максим Гребешков-Гольденберг — музыкант, композитор, лидер группы «Поле Чудес», которая в тот момент была в Махачкале.

Чугунная ванночка оказалась очень тяжелой и очень большой, и поэтому было принято решение слить все спиртное в огромную хозяйскую компотницу. И мы наполнили до краев хрустальную бадью.

Квартиру мы снимали на улице Пугачева, и в этот ответственный момент ко мне в гости зашел Муслим Муслимов — покойный сын покойного директора «Дагэнерго».

Он зашел проверить, как идет подготовка к родам, и был удивлен.

— А как же вы наливаете? — строго спросил Муслим.

В ответ Макс, ухмыльнувшись, зачерпнул из хрустальной бадьи большой фарфоровой чашкой и молча протянул Муслиму.

Мусик остался доволен.

И вот, в разгар этого напряженного ожидания рождения на свет нового человека, мы рассуждали.

Я помню, что думал в тот момент, что детей мы рожаем из чистого эгоизма.

Дарим им жизнь.

Выпускаем в этот очень несовершенный, полный страданий мир.

Дарим им жизнь, обрекая на смерть.

Потому что так хотим.

Потому что хотим любви.

Хотим любить и хотим, чтобы нас любили.

Бескорыстно и сильно будет любить новое существо своих родителей.

Маленькое зависит от большого.

Так устроен мир, в котором мы хотим продлиться и любить себя в своем продолжении.

Весь этот бред прервал телефонный звонок из больницы в субботу утром.

Началось.

Я побежал в больницу.

Там, в приемном покое, я ожидал, волнуясь, в обществе огромного аварца, который тоже ждал результатов от своей жены.

Моя родила первой.

Точнее, это были не роды, а кесарево.

И каждые 10 минут мне сообщали о происходящем.

Спускалась медсестра и сообщала: «Разрезали». «Извлекают». «Обвитие».

— Кто? — не выдержал я.

— Девочка! Раздышалась! — радостно ответила медсестра.

— Лучше камень, чем девочка, — тихо сказал аварец, у которого уже было три дочери.

И в этот момент в мире стало на одного человека больше.

Я стал отцом. Мир изменился и наполнился необычайным смыслом.

Мы назвали ее Алиса, подразумевая, что страна наша полна чудес и кроликов.

Я помню, как кричал в истерике под роддомом, когда махачкалинская чиновница из загса отказалась дать нашей девочке двойную фамилию, сославшись на то, что для этого нужно, чтобы родители были знаменитыми.

— Мы будем знаменитыми! — кричал я пьяный и счастливый, и жене было за меня неловко.

КНИЖКУ СДАЛА!!!! Теперь остается только ждать)



...а через год мы поженились. Убежали с лекций, встретились на углу улиц Ермошкина и Леваневского. В занюханной комнатушке стоял стол, будто бы изрезанный ножом и потом заляпанный чернилами, за ним сидела неприветливая тетка. Через несколько минут мы поставили свои подписи в журнале бракосочетаний и официально стали мужем и женой.. И тут же разбежались по своим институтам.

Уже как семья мы поселились на Леви¬на. Считалось, что у нас на Горке (это так называлось вне зависимости, какая улица имеется в виду) самое вкусное молоко и его можно было купить практически в лю¬бом дворе. И бродили от дома к дому старьевщики, скупали тряпье. Дети бросались к ним, несли разные разности, а взамен получали такие мячики на резинке и прочие игрушки. Лудильщики также ходили по дворам, это все больше лакцы были, продав¬цы керосина подъезжали на своих осликах, дудели в рожок и гнусаво кричали: «карасинь, карасинь!», точильщики обещали сделать все ножи в доме острыми. А когда подъ¬езжала тележка ассенизатора, все зажимали носы. Представьте себе, ишачок тащит здоровую бочку на двух колесах, там же пристроена длиннющая палка, дрын такой с ведром на конце. Въезжает во двор, и золотарь вычерпывает яму этим ведром, слива¬ет все в бочку, а потом едет дальше, а полная бочка качается, подпрыгивает на ухабах и расплескивает зловонную жижу. так что амбре еще где-то с час висит в воздухе, колышется между домами. Больше всего от мальчишек доставалось бродячим... как бы их назвать... ну... ходили люди такие по дворам, обрезание делали. Без особых затей, опасной бритвой чик, и готово. так вот, мальчишки, которые этой операции уже подверглись, при приближении такого человека забирались на крыши и обстреливали его камнями. Мстили, наверное, за причиненные страдания.

Да, я же не рассказал про мусор! Мусорных баков еще не существовало, и по вечерам из домов выбирались люди со свертками, с ведра¬ми, отходили подальше от своих ворот и копали ямку. Что-то туда высыпали из ве¬дер и, быстро забросав землей, шмыгали назад в дом. каждое утро вырастали новые холмики — мусорные захоронения.

Мы снимали однокомнатную конуру с низким фанерным потолком. Не помню уже, сколько она стоила, помню лишь, что летом жара стояла невыносимая, а зимой спасались тем, что топили печку. кто ее строил, какой такой мастер? В печи не было никаких заслонок, она накалялась моментально, и в самый суровый мороз в комнате было пекло, градусов 36, наверное. Но тепло сразу же уходило в атмосферу, и к утру в комнатенке была уже чуть ли не минусовая температура. Еще мыши донимали. Еду нужно было прятать. Оставишь на столе — сожрут моментально. Хотя это нам еще повезло, когда мы переехали на Малыгина, то поняли — мыши животные очень милые. На Малыгина под полом жили крысы, они прогрызали доски и вылезали в комнату. Приходилось в каждую дыру вбивать полено. И у нас таких поленьев торчало из пола штук шесть, так что приходилось лавировать между ними, чтобы не споткнуться.

Кто бы мог предположить, что спустя годы, я буду вспоминать об этих чужих, неуютных, холодных домах чуть ли ни с нежностью. Будто в их стенах до сих пор звучит эхо наших голосов и они освещены и согреты нашей молодостью.


самый маленький и сосредоточенный - Далгат.

А на этой справа - его мама, Елизавета Саввична.

Когда началась война, мне было всего 5 лет. Семья наша жила в Школьном пере¬улке, 16, это возле маяка. Дом по тем временам был богатый, из семи комнат. Правда, и нас было немало: родители, семеро детей и тетка. Говорили, что строил его для себя англичанин какой-то, потом купил Вейнер, затем владельцем был русский, а потом уже мы. Дом, кстати, до сих пор стоит. Основательный такой, с толстыми стенами, высота потолков 4 метра, парадный и черный вход. Уже после войны мой отец - он был инженер-строитель - приводил домой троих военно¬пленных немцев, что были в его распоряжении. Они делали у нас ремонт. Белили, красили. Немцы эти были большие аккуратисты: когда после работы мама звала их к столу, обедать - они непременно сначала мылись и переодевались (сменную одежду приносили с собой). Помню, подсмотрела, как они стаканы, перед тем как налить туда молоко, шли ополаскивать. Не потому, что стаканы были грязные, моя мама была хорошей хозяйкой, а скорее по привычке.( Read more... )

- Я появился на свет Божий 20 апреля 1926 года в этом славном городе, крещен в соборе, на месте которого сейчас Аварский театр. Соборам в Махачкале не везло. В конце 30-х годов в красавце Морском соборе, куда меня мальчонкой брала бабушка, умудрились организовать спортзал, а в мечети (угол улиц Оскара и Леваневского) - Детскую спортивную школу. Морской собор долго и упорно подрывали, так что главпочтамт и соседние здания ходуном ходили.

У главного входа в Морской собор была могила одного из первых летчиков, раз¬бившегося где-то поблизости, а на ней - пропеллер самолета, и мы, пацаны, прохо¬дя мимо, невольно останавливались, словно отдавая дань памяти пилота.( Read more... )

- Я так долго здесь не была, а ведь Махачкала – город моей юности. Мы отсюда с братом Леней уезжали в Москву «учить¬ся на артистов». Отец Лене дал костюм свой единственный, он на брате, как на собаке худой, висел. Мне мама платье какое-то сшила, туфли лакированные разношенные отдала. И чемодан с грушами. Наши наивные родители решили, что в Москве это дефицит жуткий. Мол, продадите и будете на эти деньги шиковать. Приехали мы, а нам и остановиться негде. Но я же всегда была деятельной, черт возьми. Вещи - в камеру хранения, а сами - на Центральный рынок груши продавать. Как же у нас их воровали! Подходили, в наглую брали, а мы с Ленькой стеснялись и делали вид, что ничего не замечаем. В общем, продали килограмма два, остальное съели. Я потом эти груши всю жизнь терпеть не могла.( Read more... )

- Мама рассказывала, что когда я родился, отец на ра¬достях собрал друзей и промотал все деньги на «обмывку». Придя в себя, явился в роддом на Батырая забирать жену с младенцем. С пустыми руками явился. Ему в голову не при¬шло, что нужны какие-то пеленки, распашонки, одеяльца. Строгая медсестра вручила ему талончики на покупку всех этих вещей (в начале 30-х их в свободной продаже не было). Однако в магазине отцу сказали, что нужные ему товары бу¬дут только дней через пять-шесть. Вернулся в роддом ни с чем. А там уже все нервничают, мол, срочно заберите роже¬ницу и ребенка. «Может, у вас есть какое-нибудь покрыва¬ло?» — спросила медсестра. «Есть!» — обрадовано восклик¬нул отец и кинулся домой. Забрав покрывало, он по пути в роддом прикупил в магазине горшок, ванночку, еще что-то и со всем этим пришел забирать маму и меня. Но в общежитии Дома кадров на Вузовской, куда счастливый муж и отец при¬вез семью из роддома, не нашлось ни чаю, ни сахара. Отец наскреб 20 копеек и сбегал за бутылкой лимонада для мамы. Маме в ту пору было 17 лет, отцу 21 год.( Read more... )

В Англии завели глупую манеру жить по какому-то своему времени и поэтому мы с Заремкой не совпадаем. Вернее, совпадаем поздним вечером или ранним утром. Когда она еще не ложилась, а я уже не ложусь, потому что смысла нет.

Но это неважно. Важно то, что когда эта Заремка все же ложится, то начинает немедленно видеть сны про меня. Я настороженно отношусь к своему появлению в чужих снах. Там я завсегда последний лох и мудак, даже если сон эротического характера. Что выдает подлинное отношение моих друзей к моей скромной персоне.

Вот и Заремка исхитрилась и заказала себе сон, в котором я в очередной раз иду замуж и опять неудачно. В смысле, по любви бешеной, но за совершенно нищего чувака. Такого нищего, что на кольца у него бабла нет, а есть только на обычную луковицу. Из которой он кольца и мастерит. Вот просто тупо нарезает лук, как для селедки и я это дело вдумчиво примеряю на палец.

Самое смешное, что пока Заремка у себя в великой Британии смотрела сны про обручалки из луковых колец – я сам раз тусовала на открытии ювелирного салона «Бронницкий». Вот так! Все поняли? Не где-нибудь, а промежду важных господ!))) Ужасно было смешно, честно говоря. Такое дикое несоответствие.

Во-первых, еще совсем недавно в ЦУМе на этом самом месте был отдел разных хозяйственных примочек Вседлядома, ну, там корзинки для пикников, полотенца, тапочки и прочие мочалки с одеялками. А теперь наяривал скрипичный квартет (может, и не квартет, я не успела посчитать, сколько там было этих скрипачек), мелькали дамы в вечерних платьях, разносили шампанское и за стеклянными кубами, в которых что-то сияло-сверкало-искрилось, стояли девочки-продавщицы в белых перчатках. Ну и конечно всюду шарились наши - журналисты, фотографы и телевизионщики. Если бы не они – я бы сразу струсила и сбежала.

Во-вторых, я не могла осознать все величие и прелесть как самого салона, так и украшений. Люди, у меня на запястьях – феньки, простые феньки, хоть и нежно любимые. Вот пестренькая ленточка от Полинки из Москвы. Другую, витую змейку из металла разного цвета – Кузя привез из Брюсселя стотыщ лет назад, эту тройную, с листочками Заремка прислала из Лондона, а Яшка из Тбилиси привезла очень смешную с вышивкой и все это я немедленно нацепила. Такая симпатичная получилась география.

Так что сами посудите, где я, а где золото-брульянты? Они слишком статусные для меня. Это для наших даговских невест хорошо, для студенток юрфака с отутюженными волосами, для разных важных дам или для той особой породы дагестанских женщин, на которых даже в самую дикую жару не плывет макияж. Мне такого не дано и я им страшно завидую.

Так что просто трусила за Юлькой (она у нас гламурная девушка и даже целый редактор глянцевого журнала) и расспрашивала – А чо, это в самом деле крутой салон? А чо, тут в самом деле крутые цацки? Юлька смотрела на меня сверху вниз и, стыдясь моей ювелирной безграмотности, шептала, мол, да, в самом деле крутой и цацки - тоже. И, дескать, видела такое только в Эмиратах. Мне оставалось только верить Юльке и ее Эмиратам, а еще любоваться той витриной, где были собраны пестренькие такие… Ну, очень нарядные, какие-то летние браслетики!!!! Я на один из них сразу запала, но тут тетенька в таком же пестром, как браслетик наряде, увела полюбившийся у меня из-под носа.
Вот он слева. Даганов щелкнул мне на память.


Скрипки пели, гости ели тарталетки, смелые дамы мерили разные колье, а я рыдала по браслетику, веселому, как щебет канарейки.

Но пока я в реальном времени скакала по этому салону, Заремка в нереальном Лондоне досматривала свой сон. И там нищий жених наблюдал, как я напяливаю на палец луковое кольцо, а затем говорил – Света, я давно хотел тебе сказать, Света. На самом деле я сказочно богат, просто мне надоели эти меркантильные самки – после чего вынул из кармана коробочку, а в ней… А в ней дивное кольцо и не просто так. Там, как объясняла Заремка, такая застежка как на молнии, расстегиваешь, а под ней огромный бриллиант! А если повернуть – над бриллиантом появляется лупа и он кажется еще огромнее!

Я не знаю, как трактовать этот заремкин сон. Я не уверена, что на свете вообще существуют такие кольца с выдвижной лупой, но мне нравится фантазировать, как я вся такая седая вредная старуха, прямо, как в «Титанике» прокрадусь на палубу, разожму сморщенную лапку, брошу кольцо за борт и мерзко захихикаю. А оно пойдет на дно, и рыбы будут глядеть через него и делаться еще пучеглазее.

И еще я гадаю, сколько в моем равнодушии к бриллиантам честности, а сколько демонстрации нонконформизма и привычки обходится малым. И не нахожу ответа.
А вдруг завтра Рыжий скажет – Света, мне надоело таиться, на самом деле я хунзахский Принц и у меня в Хунзахе под кривой яблоней, об которую чешет бок соседская корова, зарыты родовые сокровища!

Что я тогда буду делать?

А вот такие барышни там расхаживали и сумрачный Женя их фотографировал)( Read more... )