Был такой город. Фрагмент. Анжела Мартиросова 30-50-е

[tushisvet]

Мои дед и бабка с маминой стороны приехали сюда, в Махачкалу году в 25-ом или 26-ом. Бабушка Щущан была из богатого рода. Как отдали ее за Гянжума – простого каменщика - не знаю, может, такой уж дед был красавчик, может, бабка повелась на то, что он отменно играл на дудуке. Сначала молодая семья уехала из Карабаха в Ташкент, но очень уж любвеобильным был дед, закрутил роман, и бабка от греха увезла его сюда, где к тому времени уже обосновался ее родной брат. По слухам ташкентская красавица следом притащилась, жила тут некоторое время, но дед остался в семье.

Детей у деда с бабкой родилось 7, но выжили только пятеро. Соня, Наташа, Николай, Борис и Ася – моя мама. Жили они сначала на улице Фабричной, сейчас, кажется, Нурадилова, но там было тесновато, а денег на покупку своего дома не было. И тут сосед-кумык выручил, предложил – мол, бери взаймы, Шура, когда сможешь – отдашь. Мама, когда мне, маленькой об этом рассказывала, всегда подчеркивала – люди тогда были другие. Что ж, теперь и я могу так сказать о своем времени. Люди были другими. Мягче, добрее друг к другу. И слово «сосед» значило, как правило, что это близкий человек, тот, на кого можно рассчитывать, когда трудно.

Впрочем, «легко» тогда никому не жилось. Мама еще школьницей на каникулах нянчила чужих детей и ей за это шили платье и покупали башмаки. Нарядов особенных не было, и платье часто бывало единственным, поэтому его стирали, сушили и тут же опять надевали. Если семья и выжила, так это за счет бабушкиных бриллиантов, оставшихся от приданного. Она держала их на самый черный день и понемногу распродавала или даже меняла на хлеб и уголь, так и вытянула близких в голод 33-34-го и в военное время. Но все равно не хватало, мама рассказывала, как Борис – младший братик все плакал и просил хлеба. И мама с бабушкой шли в порт, покупали там кильку и несли продавать, чтобы выручить несколько лишних копеек. Мама вспоминала, что платье ее в черный горох так выгорело на солнце, что горошинки превратились в дырочки.

В 41-ом моя мама пошла на курсы снайперов. Отрезала косы «Мешают. Не сегодня – завтра на фронт!». Характер у нее был крутой, командирша, у них в семье по женской линии все такими были, но тут из Карабаха вызвали бабку, а у бабки по части командирства опыта было побольше. Ни на какой фронт мама не пошла.

Мне отдельно хотелось бы рассказать про младшую сестру мамы Наташу. Про таких принято говорить «колоритная», но это слово не передает сути. Там было сумасшедшее обаяние и полная, как сейчас бы сказали, безбашенность. В младенчестве она чуть не погибла, 4-летняя сестра Соня огорчилась, что родился не братик, ухватила ее поперек живота и потащила к колодцу во дворе. Уже готовилась сбросить, но увидели, закричали, перехватили. К старости Наташа стала похожа на Мордюкову, а в молодости – была статной, яркой. В 14 лет вышла замуж, в 51 стала прабабкой, а в 71 – умерла. И все ей снились вещие сны, она говорила с ушедшими, охотно об этом рассказывала. Привирала, конечно, но не из корысти, не в поисках какой-то выгоды, а от неуемной фантазии.

Всю жизнь проработала в торговле, если проверка какая – мчались за ней, умела найти общий язык с кем угодно, хоть с ОБХС, но состояния не сколотила, мотовка была страшная, любила подарки делать.

С мужем Амбарцумом Арустамяном они прожили в гражданском браке 22 года, потом решили все же расписаться и меньше чем через год развелись. И думаю, дядя ее сильно любил, хотя она после еще выходила замуж, и он женился неоднократно. Помню, увидел ее случайно и сокрушался – «Что-то Наташка постарела, плохо ей что ли?». А еще обещал: «Придешь, Наташа, провожать меня в последний путь, за руку схвачу, с собой утащу!».

Но она не пошла. Пошли сестры, мама моя и Соня. И им рассказывали родственники, мол, один глаз у покойного был приоткрыт, будто высматривает кого-то и только, когда во двор зашла моя мама, а они с сестрой были похожи – закрылся, будто успокоился он. И до самой смерти своей он прожил в общем дворе на Богатырева, бок о бок с бывшими тестем, тещей и семьями их детей. И ходил по утрам аж на Пушкина за «рыбкоповским» хлебом для себя и семейства бывшей жены.

Армяне тут, в Махачкале быстро ассимилировались, во всех семьях говорили, как минимум на двух языках – армянском и русском, но держались друг друга и многие обычаи свои и кухню сохранили. И церковь у них была своя на углу Дахадаева и Оскара, там потом открыли клуб Госторговли. Поговаривали, что где-то на территории этой церкви захоронены мощи княгины, причисленной к лику святых.

Свадьбы тоже справляли по своему обычаю. Приходили загодя, сидели во дворе, пили чай, играли в нарды, ждали начала. Уважение к тамаде и к тем, кто произносит тост, было абсолютным, полное молчание и внимание во время речи, а после каждой непременно музыка, причем, танцевать выходили только представители рода того, кто речь произносил. А «дрУжками» у жениха и невесты обязательно должна была быть семейная пара и чтоб у обоих брак первый. «Пели» - звался мужчина, «пелякен» женщина. Невесту вели на свадьбу через весь город, торжественно, с музыкой, с зажженными факелами. А после второго тоста за родителей жениха сам жених отправлялся за тестем и тещей, которые ждали его у себя дома и вот их, как правило, он привозил на фаэтоне. Как дорогих почетных гостей.

Мои родители, кстати, очень смешно поженились. В то время армянская молодежь собиралась на Буйнакского возле Городского сада, и недалеко от этого места работала сестра моей мамы. И мама часто к ней забегала. Папа приметил ее, познакомился, озаботился судьбой односельчанки и стал приводить в дом потенциальных женихов. Но потом пригляделся получше, сказал себе «Сетрак, проворонишь девушку!» и в 1946 году женился на ней сам.

Он любил рассказывать, как мама на первое свидание у кинотеатра «Темп» ныне «Дружба» пришла, сделав себе на щеке «мушку» горелой спичкой. Но папа не оценил такой красоты, со словами «Ася, ты что-то испачкалась», одним движением эту мушку стер.

Детство мое прошло на улице Богатырева, я хоть и не жила в бабушкином и дедушкином дворе, но проводила там очень много времени. В этом дворе по праздникам собиралась вся семья – мамины сестры и братья со своими семьями. Уже после смерти деда появилась еще одна семейная традиция. Дед умер 8 марта и каждый год дети с утра приходили помянуть отца. Бабушка с ночи ставила варить армянскую кашу из пшеницы и мяса – куркут и мужчины поминали деда исключительно армянской тутовкой, которую присылали из Карабаха. Бабушка говорила, пришли, помянули, вспомнили отца, а теперь идите все по своим делам, празднуйте. Мне кажется, что это и были настоящие семейные отношения – связь поколений. Я, например, никогда не замечала этого, но так же, как дед, солю обед, не пробуя, а моя дочь, в обеде ест сначала мясо, а уже потом все остальное. А ведь он умер за 20 с лишним лет до ее рождения. Вот тебе и гены.

Папа мой вскоре после женитьбы получил небольшой дом в одном из переулков рядом с Богатырева, в нем мы живем до сих пор. На месте химчистки «Снежинка» в 60-х стояла нефтекачалка, а там, где сейчас «Золотая империя» был магазин, который называли «гоасовским», уж не знаю, почему. Огромные окна были в этом магазине, и каждое огибала толстая изогнутая буквой «П» труба, крашенная зеленой краской. Мы, дети любили на этих трубах висеть, раскачиваться, кувыркаться и замирали от удовольствия и страха разбить стекла ногами.

Если вдруг у кого-то оказывались свободные деньги – покупался развесной шоколад по 10 рублей за килограмм. Помню пирамиды банок со сгущенкой, россыпи конфет «Чио-чио-сан» и огромные стеклянные конусы с газировкой. А еще мы бегали в овощную лавку, на этом месте сейчас «Парад звезд». В лавке торговала финиками горластая грубоватая тетка. Хватала янтарные пласты, переложенные коричневой полупрозрачной бумагой, отламывала кусок и шмякала в бумажный кулечек. 100 грамм сладчайшего липкого счастья стоили всего 8 копеек.

А про удивительный хлебный магазин на углу Ленина и 26 бакинских тебе не рассказывали? Работал он допоздна, а его уникальность заключалась в том, что там было два входа. И расторопные пассажиры автобуса №1 выбегали на остановке у нынешнего Русского театра, мчали в ту дверь, что выходила на Ленина, быстро отоваривались и с буханками и булками выскакивали через другую дверь, что выходила на 26, успевая запрыгнуть в тот же автобус.

Мне приятно вспоминать тот, прежний город. Маевки в парке Нефтяников, аттракцион гигантские шаги, парашютную вышку на месте нынешнего ресторана «Уют». Там работал смотрителем пожилой дядечка, он на глаз оценивал вес смельчака и если полагал, что вес недостаточный предлагал взять кирпич.

Время от времени в город приезжал зверинец, место ему отводилось прямо на территории парка со стороны улицы Советской. И как-то раз случилось несчастье, девочка решила покормить медведя, слишком близко подошла, и он схватил ее. Так работавший при этом зверинце сторожем дядя Ваня Крылов бросился и голыми руками разжимал челюсти зверюге, спасал ребенка. Ручка у девочки была вся ободрана, в крови, но цела. Об этом долго говорили, гордились дядей Ваней, хвалились знакомством. И имя его, как видишь, я помню до сих пор.

Другое было время, другой город, другие у города герои.