tushisvet

Семья Клавдии Шальневой. Сама она - девочка в белом платье в первом ряду.



Семья наша родом из села Большая Липовка Самарской или Саратовской (по-разному в разное время считалось) об¬ласти. Сейчас село затоплено, и об истории его мне лично ничего выдающегося не известно. разве что сестра старшая рассказывала, мол, в гражданскую войну проходила через нашу Липовку Чапаевская дивизия и, оставив взамен какую-то клячу, «в интересах рабочего класса и трудового кре¬стьянства» реквизировала нашего коня Рыжика. Но сама я этого не помню, мала была.

И голод, страшный поволжский голод тоже не помню. Знаю только, что отец мой, Прохор Лукьянович Алехин, решил, что надо спасать семью. И в 21-м году 27 человек — наша семья и семья сестры моей мамы, — увязав весь скарб в узлы, даже без предварительной разведки перебрались в Порт-Петровск, где на улицах росла шелковица — по-здеш¬нему тутовник — черная и белая, а в море было полным-полно рыбы. Напоминанием о той, другой, прежней жизни остался на долгие годы огромный медный самовар с медаля¬ми. В каждый праздник он, начищенный и растопленный, важно стоял на столе, за которым все умещались: и родные, и друзья, и соседи, и рабочие из артели отца со своими се¬мьями.( Read more... )

Коренной махачкалинкой я себя назвать, конечно, не могу, жили мы с родителями в Сергокале, но почти каждые каникулы приезжали сюда, в город.

Атмосфера города была особой, я, сельская девочка, чувствовала ее еще на въезде в Махачкалу. По улицам шли нарядные женщины в платьях из креп-жоржета и крепдешина, многие с яркими китайскими зонтиками на бамбуковой ручке или в кокетливых шляпках, мужчины щеголяли в белых или кремовых костюмах из чесучи. А девочки в коротких платьицах играли в игры, которых не знали в нашем селении. В аптеке на Буйнакского я как-то увидела парня и девушку. У нее, видимо, что-то случилось с туфелькой, и он, опустившись на одно колено, поставил ее ножку на другое и исправлял застежку. А она не возражала, не манерничала, а спокойно смотрела на него. Это для меня, девочки приехавшей из села, было почти шоком, у нас такое было не принято, но столько заботы и нежности в его жесте было, а в девушке — столько доверия, что я помню до сих пор.

И это — тоже входит в понятие «город». Как и концерт Кобзона на летней площадке филармонии, который прерывался стуком колес проходящего поезда. Как «Фиалка» — знаменитый парфюмерный магазин на Буйнакского — в котором я уже в студенческие времена покупала духи «Быть может». Как парикмахерская в том же доме, где работали бесцеремонные и грубоватые горские еврейки, покрикивавшие на сельских женщин, пришедших туда навести красоту. Дом, где был магазин и парикмахерская, сейчас стоит полуразрушенный, и мне больно мимо него проезжать. Ведь рядом с ним прошла часть моего детства.

Знаете большой жилой дом на привокзальной площади, с магазином внизу? Так вот, за ним были частные домики, уютные дворики, в одном из них жила моя бабушка по маме. Двор всегда был чистенький, выметенный, сбрызнут водой. Жизнь в таких двориках проходила на глазах у соседей, я до сих пор помню семью Игнатенко (по вечерам из их окон доносились звуки рояля, это дети учились играть), Пушкиных (его звали Генрих Евгеньевич, а жену Лина Павловна, и они обращались друг к другу по имени-отчеству, даже когда ругались), тетю Надю и дочку ее Свету. В летние вечера во дворе устраивались общие чаепития.( Read more... )

Демонстрация в Махачкале 70-е


— Построили его, кажется, в 60-м году. В 61-м туда въехали мои родители. В 68-м родился я. Дом стоит до сих пор во дворе Дагестанского филиала АН, с одной стороны ограничен этим самым филиалом, с другой парком, с третьей — пивзаводом и «питомником» (странное название неокультуренного или ландшафтного парка, прижившееся в Махачкале), а с четвертой — Буйнакским шоссе (потом улица Карла Маркса, а теперь уже и не знаю) со старым православным кладбищем.

Отчасти мой дом представлял собой то, что сейчас начали называть «таун-хаусы». Нет, это был трехэтажный дом на 27 квартир, но он имел свой двор, дровяной сарай, массу места, где можно было играть, сушить белье, пить пиво и жарить шашлыки. Расширением двора был внутренний двор здания АН, «нижний филиал», как мы его называли, и фасадная часть — «верхний филиал». На «верхнем филиале» играть не позволялось — там ездили машины, могли случайно появиться «пришлые хулиганы». Также не поощрялись самостоятельные уходы в парки и к пивзаводу. Во дворе и на «нижнем филиале» мы могли мотаться без особого контроля с утра до позднего вечера. Ведь главным, что объединяло дом с «таун-хаусом», были жители. Почти все работали вместе. Все всех знали. Дети были «общими», одинаково присмотренными и накормленными.( Read more... )